Василий Полонский — один из журналистов российских медиа, кто после начала вторжения Россию в Украину не стал уезжать из страны. Он продолжает освещать события изнутри, хотя и вынужден подбирать слова, избегать слова «война», оглядываться на многочисленные запреты. Сейчас Василий Полонский работает в «Новой газете», ведет эфиры на «Живом гвозде» (экс-«Эхо Москвы») и делает журналистские проекты для «ОВД-Инфо». Мы поговорили с ним о решении остаться, нынешнем устройстве «Новой газеты», претензиях ФБК к Алексею Венедиктову и бытовых аспектах жизни в столице подсанкционной страны. Это отредактированная расшифровка разговора в прямом эфире на YouTube).
— Наш разговор озаглавлен «Журналист, который остался в России». На канале «Но. Медиа из России», в создании которого ты участвуешь, вы нередко спрашиваете гостей: «Почему вы остались в России?». И у меня к тебе такой же вопрос: почему ты остался в России, был ли у тебя какой-то выбор, оставаться или не оставаться, как ты для себя этот вопрос решал?
— Хочется начать с того, что я сам до конца уже не понимаю, зачем я остаюсь в этой стране и зачем я остаюсь с этими людьми. Но с другой стороны, понимаешь, всплывают какие-то новые истории: ты съездил туда, съездил сюда, съездил в один город, другой, поговорил с людьми, думаешь, а вообще — кто это все поддерживает? Где они?
Я всю свою журналистскую карьеру пытался вырваться из какого-либо пузыря, я был в разных пузырях: и в левом, и в либеральном. И даже в центристском пузыре. Я когда-то центристами называл тех людей, которые поддерживают Путина. Сегодня люди, которые находятся посередине, являются самой большой группой, за которую, мне кажется, борются и те, кто за СВО, и те, кто против.
Но если серьезно об этом говорить, то первое, почему я остался — это то, что когда все уехали, мне показалось, что все немножко поспешили. Мне показалось, что еще пару месяцев (для кого-то, может быть, пару недель) уж точно мы могли бы еще все тут как следует поработать.
Мне кажется, до лета еще была возможность поработать, а дальше уже нужно было смотреть по обстоятельствам, которые бы нас окружали. И мне кажется, если бы все остались, то может быть, это и правда на что-то повлияло бы. Понятное дело, что сейчас уже говорить об этом абсолютно бессмысленно, потому что мы видим и законы, и уголовные статьи, и уголовные дела Яшина, Кара-Мурзы, Эвана Гершковича.
Вообще, мне кажется, после задержания Эвана Гершковича сложно говорить, что кто-то тут должен был остаться. Но если возвращаться в начало 2022 года, то я был абсолютно уверен, что нужно было всем ещё оставаться и пытаться что-то сделать, пусть не самым большим составом. Я никогда никого не заставляю проявлять какую-то невероятную храбрость, перешагивать через свои нервы, через своей психу, но, мне кажется, все равно некоторые люди, которые уехали, могли бы остаться.
Я как бы не понял, а куда все побежали, почему я должен бежать? Это не какой-то страшный коммунистический или фашистский режим, а я такой белогвардеец. Да нет, слушайте, они меня не напугали и не напугают, вряд ли.
Второе, самое главное, что я могу пока продолжать работать. Да, мне приходится подбирать слова. Если я где-то в интервью говорю слово «война», называя то, что сейчас происходит, войной, мне приходится это запикивать, когда я публикую это из России. Мне нравится называть мобилизацию «частичной», в этом есть какой-то свой юмор. Но в общем подборка слов мешает, и я понимаю людей, которые даже предъявляют мне и моим коллегам, которые остались тут: «А вы там слова подбираете. А мы тут говорим как есть!». И правда, с этим сложно спорить, мы правда подбираем слова. И каждый раз после какого-либо эфира происходит разговор с кем-то из коллег, или с моей супругой, или с моей мамой: а зачем я вообще все это наговорил в эфире?..
Но главное обстоятельство, что я могу отсюда говорить. И мое слово в реальности весомей, чем слова людей, которые говорят из-за границы, если говорить про Россию. Не про Украину, а про Россию.
Просто потому что я это вижу. А журналист — он что видит, то и поет. Нахождение тут позволяет тебе как журналисту быть чистым со своей совестью. Я думаю, каждому журналисту знакомо, когда после выхода статьи, после выхода видесюжета или после того, как ты дал интервью, ты думаешь: А все ли я правильно сказал, а нигде ли я не оговорился и не совершил ошибку?». И мне кажется, что отсюда у меня этих чувств намного меньше, потому что я говорю то, что вижу своими глазами, и мне в этом смысле проще.
И последнее (не по важности, тут все пункты важны) — «Новая газета». Я сюда устроился работать 10 марта 2022 года. И через неделю она перестала выходить, мы вышли на очень долгий перерыв, но она снова заработала. Она работает. Я прихожу в редакцию, тут мало людей, но когда собираются летучки, планерки и так далее, их становится много. Я понимаю, ради кого в том числе я работаю. И почему я тут нахожусь. Потому что Дмитрий Андреевич Муратов тут, и это важно. Соколов тут, Кожеуров тут, Брицкая тут, Воробьева, наша Марья Уросова тут. Она молодая девушка, вообще маленькая, и кажется — что она тут делает? Она учится на факультете МГУ, ей 19 лет, и она тоже продолжает тут работать. И что, я должен встать, уйти и сказать: «Да нет, ребята, вы знаете, я что-то подумал, как бы мне так спокойнее, поеду-ка я туда работать»?
Но это мое личное впечатление. Я так воспитан. Меня на таком подходе к журналистике воспитали. Это не означает, что все так должны делать.
И последний пункт, который я считаю не самым важным — это, конечно, мои родственники. Потому что у меня есть бабушка с дедушкой, которые не молоды, им больше 80. И каждый раз, когда я к ним приезжаю, каждый раз, когда они видят мой эфир отсюда из Москвы, для них это настоящий праздник. Люди, которые в 1991 году стояли у Белого дома, люди, которые сражались за нашу и вашу свободу. Для них, конечно же, это не все равно. Для них эта специальная военная операция тоже стала переломным моментом. Они были людьми, которые сомневались, что революционные настроения Алексея Навального и молодежи правильные, а Владимир Путин такой уж неправильный. Но СВО на них повлияла. И конечно же, я не могу их бросить один на один [с этим]. Как я их брошу? Я вот уеду, перестану с ними общаться вживую, а ведь именно живое общение влияет на человека сильнее всего.
По телефону ты можешь сказать все что угодно, откуда угодно. А живое общение, живой спор, живая дискуссия — все это помогает людям оставаться в адекватном состоянии. Потому что если не будет меня, если не будет моих эфиров… Они, конечно же, смотрят меня и доверяют мне, потому что они знают, как моя жизнь была построена, они знают, что для меня значит слово. Не для тебя, Колезева, или там Тихона Дзядко, или Ильи Азара, а именно для меня. Поэтому, конечно же, если я уеду, я думаю, что их уверенность может пошатнуться.
У меня есть моя мама, я очень её люблю, это мой политический соратник. Мы единомышленники, всю жизнь мы были единомышленниками, с моего первого детского мнения по поводу Первой чеченской войны. Сейчас мне почти 36 лет, я не могу бросить этих людей.
— Расскажи, что происходит с «Новой Газетой»? Ты говоришь, что люди в редакции есть, какая-то работа ведется. Насколько я понимаю, все раздробилось на много небольших проектов, один из которых — это ваш проект «Но». Но это между собой как-то координируется? Как это все устроено?
— Мы являемся единой редакцией, мы вместе придумываем наши сюжеты, повороты. Наш видеоотдел, который теперь YouTube-канал «Но. Медиа из России», немножко выделен из этого всего, потому что мы не имеем никакого отношения к лицензии СМИ, юридически не имеем отношения к самой печатной газете. Мы имеем отношение, я могу сейчас ошибаться, к издательскому дому, но это не имеет значения. Мы — скорее такое «видеообслуживание» газеты для того, чтобы люди, которые не могут найти сайт или материалы разных проектов «Новой газеты», могла найти этот YouTube-канал и увидеть какие-то материалы, которые визуализированы в видеоформате.
Это, например, колонки вот в этой студии, где я сейчас сижу — они записываются и в том числе нами окартиниваются. Или это такой наш формат командировки, когда автор едет куда-то писать на важную, большую тему, и с ним едет Анна Артемьева, наш документалист, и потом она это долго монтирует, и мы это тоже выкладываем на YouTube-канале. Ну и плюс есть я, есть Марья Уросова, есть Ира Воробьева, у нас есть разговорные форматы, в том числе мы стараемся посещать почти все суды, какие возможно.
«Новая газета» — это издание опытное, их пытались закрывать все тридцать лет существования, недавно вот отметили юбилей. И они понимают, что есть история с количество экземпляров, есть история с электронной версией, есть сайты, которые частично заблокированы, частично в непонятном каком-то подвешенном состоянии. В общем, редакция находится в боевом расположении духа, она продолжает работать, материалы выходят.
Небольшое обращение от Дмитрия Колезева. Этот текст получилось создать, отредактировать и подготовить к публикации при поддержке моих патронов на Boosty (российские карты) и Patreon (нероссийские карты). Присоединяйтесь к их числу, чтобы поддерживать этот сайт, мой ютуб-канал и телеграм-канал. Патронам доступен эксклюзивный контент и (для большинства уровней подписки) патронский чат. Спасибо!
«Называть это фашизмом я бы не стал»
— Как атмосфера в Москве и в России? Ты сказал такую фразу — «кто это всё поддерживает» — имея в виду, видимо, «специальную военную операцию». Какое у тебя ощущение от того, что происходит в Москве, как это видится изнутри? Потому что издалека ты смотришь какие-то фоторепортажи с кучей букв Z в столице, но понятно, что фотографы пытаются выхватить самые яркие «иллюстрации фашизма», и можно представить, что на самом деле наверняка все менее драматично.
— Называть это все фашизмом я бы не стал. Не потому, что за это уголовное преследование в России, а потому что просто это смешно. Это не то что не фашизм, это что-то очень далёкое от чего-либо подобного, даже с точки зрения эстетики.
Во-первых, буквы Z. Я был в Питере недавно, я нахожусь в Москве. Их мало. Ну, вот была на театре Машкова буква Z, она осталась. Если я не ошибаюсь, с офиса «Справедливой России», на станции метро «Сретенский бульвар», «Чистопрудный бульвар», её сняли. На машинах изредка появляются буквы Z. Ну, где-то кто-то на какой-то своей «Газельке» написал эту букву Z.
Или вот на подходе к Савеловскому рынку есть ряды с едой. И приходят туда ребята из Узбекистана, Таджикистана, Киргизии поесть хорошей халяльной еды. Много-много кафешек. В определенный момент я там прогуливался и просто был в шоке от того, что все эти ребята идут в майках Z. Просто все в майках Z!
А потом я вспомнил разговор с одним таксистом, у которого была буква Z. С его слов, он снял ее по причине того, что об этом попросил пассажир. Говорит: «Ты просто не представляешь, для ментов это просто оберег с точки зрения того, что нельзя трогать». И в реальности для них это в общем так и работает, понимаешь.
Эта символика есть в клипах того самого Шамана, она есть на Лужниках, когда там происходит очередной путинг, но вот на улице ее нет. Хотя сегодня я видел какого-то человека на самокате, который весь был разукрашен как клоун этими буквами Z, V, «За Россию» и так далее. Но это не выглядит по-настоящему.
Чувство полного отвращения есть не только у меня. По той причине, что происходящее сейчас в Украине происходит от моего имени, от имени многих людей, которые по глупости своей в жизни когда-либо ставили галочку на одном из бюллетеней. Почему я так считаю? Потому что ровно в тот момент, когда ты получаешь паспорт, ты подписываешь договор с государством, а когда ты участвуешь в выборах, ты его заверяешь. Это моя личная мысль, я на юриста учился и закончил. Юридическая наука ничего об этом не говорит, но вот мое ощущение такое. И я, к сожалению, в своей жизни пару раз галочки ставил, поэтому все, что происходит, происходит в том числе от моего имени. И жить с этим абсолютно тошно.
Но где-то месяц назад я себя поймал на мысли, что я привык. Вот я изо всех сил боролся с этим чувством, я изо всех сил пытался не привыкать, я начинал утро не с каких-то новостных ресурсов, а просто с таких телеграмм-каналов, которые сообщают в Украине, куда прилетела очередная бомба. Чтобы жить было тяжело. И в определенный момент я уже понял, что засыпаю с привычной мыслью: «Ну и чего, и куда там прилетело, и где, чего упало?». Это ужасно, это плохо.
Но иногда встречаешься с какими-то людьми, которые иногда даже не являются твоими близкими друзьями (почти все мои близкие друзья уехали), и видишь в них единомышленников, становится легче. Ты думаешь, что с человеком тебе вообще не по пути, а он вдруг неожиданно выступает против СВО.
Правда, много людей, в том числе среди журналистов, которые выступают не против СВО, а против того, как ведут СВО. Против качества этой СВО. Таких людей очень много. Они как бы такие критики, могут работать в независимых или якобы независимых СМИ. Но разговариваешь с человеком и узнаешь, что этому человеку, оказывается, просто не нравится, как это делается, что «все развалили», такая позиция в духе Стрелкова-Гиркина.
Есть большое количество людей, которые выступают против СВО, но поддерживают Путина, в их голове абсолютная каша. Они могут сказать: «Слушай, англосаксы всегда не любили Россию». Короче, это какой-то бред, какой-то эфемерный мир, созданный между учебником истории, Первым и Вторым каналом и журналом «Совершенно секретно». Но даже эти люди считают, что СВО, война — это просто плохо, этого не должно быть.
— То есть у тебя нет ощущения, что цифры, которые нам социологи показывают, отражают настоящее мнение российского народа?
— У меня есть подруга — Нели Есипова, для меня это крупнейший социолог в мире (сотрудница Фонда ООН для инвестиций в развитие, консультант Всемирного банка. — прим. ред.). Это человек, который в том числе считает, какое количество украинцев покинуло свою родину после войны. Весной 2022 года мы с ней говорили о том, как оценить общественные настроения в России. Она говорит: «В России нельзя ничего считать. Потому что слишком большое количество факторов не позволяют выдавать цифры, которые являются хоть какой-то реальностью. Тем более, мы же хотим цифры не какой-то сухой статистики типа передвижения беженцев, мы хотим социологию мнения. А социология мнения не может быть этих обстоятельствах».
Я уважаю «Левада-Центр», который признан в России иноагентом. И даже, сейчас ты очень сильно удивишься, знаю хороших специалистов из ВЦИОМ, которые делали очень крутые исследования, не связанные с политикой. Но доверять ни одним, ни другим, с моей точки зрения, нельзя.
— Хотел тебя попросить чуть-чуть расшифровать про галочки в бюллетене. Ты говоришь, что если ты ставил галочку, то всё ныне происходящее делается от твоего имени. Ты как бы скрепил договор с государством. Я правильно понимаю, что неважно, за кого при этом ты поставил галочку?
— С моей точки зрения, нет. Как бы меня ни прельщали все «Умные голосования», мне кажется, это не имеет никакого значения по той причине, что ты, придя на выборы и поставив эту галочку, согласился с тем, что эта галочка может каким-либо образом на что-то повлиять. Ты согласился с тем, что система выборов в этой стране существует. Что она есть, что она реальна.
Мне могут сейчас возразить миллионы человек, привести десятки примеров. О том, как выбирались мэры, как выбирался Ройзман, как выбрались другие. Но, с моей точки зрения, каждый человек, который согласился участвовать в этой игре, согласился с тем, что система существовала. У мусульман это называется «иметь дело с тагутом».
А я в реальности просто падкий человек. Ну вот Алексей Навальный со своей командой классно все придумали. И как я могу не поддержать классных людей с классными идеями? Ну вот правда, меня политический процесс сильно увлекает. И в определенный момент я проголосовал за такого подонка! Яндиев, кажется, его фамилия.
Я даже, по-моему, посоветовался с Яшиным. Яшин сказал: «Нормальный мужик». А потом я спустя два месяца после выборов залез к нему в Фейсбук и прочитал такое, что у меня волосы дыбом встали, понимаешь. И это, к сожалению, было не единственное мое голосование в жизни, когда я повелся на это всё.
Может быть, если бы все пришли, это на что-то повлияло бы. Но в реальности нужно было понимать, что правила игры все равно как бы… Мы играем в шахматы с людьми, которые забрали и белые, и черные фигуры, и доску, а мы сидим просто на часы нажимаем.
По этой причине мне кажется, что соглашаясь с тем этой системой, ты становишься участником этого всего.
«Расследование ФБК про Венедиктова — огромная ошибка»
— Ты заговорил про Алексея Навального и про его команду. Скажи, как ты сейчас из России смотришь на то, что делает ФБК? По поводу этого большие споры: насколько им удается быть актуальными, интересными в отсутствии Алексея Навального? Насколько правильно или неправильно они себя ведут, теряют они или нет своих сторонников? Твое мнение как журналиста, как россиянина, человека, остающегося в России: для тебя ФБК это по-прежнему сила, которой ты готов доверять или нет?
— Ох, какой сложный вопрос. Смотри, я начну издалека, буду витиевато отвечать. Во-первых, я считаю, что никто в России не делает интереснее расследование, чем их делают ФБК. Эту нить расследований им задал журналист, который не имел отношения никогда в ФБК, работал на другое издание. Первое расследование, которое они сделали, большое крупное расследование про Чайку, сделал вообще другой человек, я не буду называть: вы все, если захотите, можете сами прогуглить (такой публичной информации найти не удалось. — прим. ред.). Он один из лучших в жанре репортажа. Потом они научились это делать, они делают это очень классно.
(Дополнение. После публикации расшифровки Василий Полонский попросил добавить его комментарий: «Команда Навального попросила добавить, что это расследование [о Чайке] было сделано Марией Певчих и Георгием Албуровым, а я не знаю, о чем рассказываю. Хотя я уверен в обратном»).
Но мне кажется, что когда присутствовал Алексей, когда он был с ними плечом к плечу, это было чуть по-другому. Потому что, во-первых, и команда их была целей, ведь мы сейчас видим, что Люба Соболь отдельно, а Певчих, Албуров, Волков, Шаведдинов, Низовцев, Ярмыш — это другая какая-то команда. Волков вообще сейчас непонятно, где и непонятно что, что тоже является абсолютно ужасной новостью для них всех, с моей точки зрения.
Но мне кажется, что была совершена огромная ошибка. И эта ошибка даже не столько подписание Леонидом Волковым того самого письма с поддержкой Авена и Фридмана, а расследование, связанное с Алексеем Алексеевичем Венедиктовым.
Конечно же, можно сказать: «Ты на него работаешь, ты от него зарплату получаешь». Ну, друзья мои, посмотрите другие мои интервью, узнаете, какие зарплаты мы там получаем, дело не в этом.
У меня к Алексею Алексеевичу много вопросов. Вот, кстати, завтра я, скорее всего, смогу парочку ему задать. Когда-нибудь хочу с ним отдельно свою интервью записать по своим вопросам к нему. Но мне кажется, что для журналистского сообщества Алексей Венедиктов — это очень большая фигура. Это очень важная фигура для российского медиапространства. Не только для нас, журналистов, но и для слушателей. И засунуть Венедиктова в одно расследование с Тиграном Кеосаяном, с Маргаритой Симоньян, с кем-то там еще, с какими-то неприятными людьми… Да, он, может, с ними общался, да, он, может, с ними дружил. Но он никогда за всю свою карьеру не позволил себе так зашквариться. Никогда.
Мне скажут: «Электронное голосование». Друзья мои, мы все, и я с вами в одном ряду, очень недовольны этим электронным голосованием. Это просто какой-то мрак. Зачем это было делать? Зачем это было предлагать? Но никто из нас в реальности, я специально сел и пересмотрел все эти статьи и все эти эфиры, не представил доказательств того, что это было сфабриковано. Пока у нас есть доказательства лишь того, что это просто часть системы, которую Алексей Алексеевич с удовольствием выстроил. И эта часть системы играет на стороне системы. И главное, что все это поняли только после самого голосования. Когда вдруг неожиданно получилось, что выиграли депутаты от власти.
Мне кажется, что если бы это расследование вышло отдельно по Венедиктову… Понятное дело, что все равно бы говорили, и я бы говорил, что это такая битва между командой Навального и Венедиктовым, что она продолжается и так далее. Но этот материал я бы расследованием не назвал, я его очень хорошо посмотрел, посмотрел его даже несколько раз специально.
Но, к сожалению, во мне внутри это подорвало уверенность в расследованиях «Популярной политики». Но я себя быстро от этого переключил по той причине, что я их неплохо знаю, знаю, как они работают, и я думаю, что это просто ошибка. Хотя они с этим никогда не согласятся, они уверены, что они все доказали, что они были правы и так далее. Но я правда считаю, что если бы они выпустили отдельно расследование про Венедиктова, то сам Алексей Алексеевич вряд ли бы стал что-либо даже публиковать в ответ. Понятно, что это просто лежало в рукаве. «А, хотите играть с джокерами, давайте играть с джокерами» (речь об опубликованном Алексеем Венедиктовым письме Волкова в поддержку Фридмана. — прим. ред.).
К сожалению дальше сразу произошла эта история с письмом. Для меня это история, с которой я не могу смириться. Я не могу понять, почему все эти люди — Наталья Синдеева, Вера Кричевская, Леонид Волков, Сергей Пархоменко — какого хрена вы подписываете письма за этих уродов? Что «Альфа Банк», к сожалению, что «Тинькофф Банк» и все эти люди — это часть системы. И с них должны снять санкции из-за того, что они что-то там пробубукали в интервью Дудю или в интервью Шихман? Или кому-то лично пробубукали и сказали: «А вот бубубу, вот мы не поддерживали, мы всегда где-то были рядом».
Да если вы были рядом, вы, может быть, как-то политикой занимались, может быть, вы как-то финансово помогали, политически? Я не про Путина говорю, не про страшные времена, а про 1996 год, а про 1999 год. Ну где вы все были? Где эти люди были? Они все были рядом, они все поддерживали, что надо поддерживать. Просто это такая теория, что при Борис Николаевиче Ельцине все было на мази. Слушайте, вот Михаил Зыгарь довольно четко написал в своей последней книге о том, как там все было. Просто если не знаете — перечитайте, перечитайте учебник истории.
Возвращаясь к тому, что Леонид Волков это подписал, это всех нас возвращает к Леониду Волкову до команды Навального. Потому что если поговорить с любым жителем Екатеринбурга про Леонида Волкова, все как один будут говорить: «Ну, возникали разные вопросы». Не буду я Леонида ни в чем обвинять, не буду добивать и так далее, но это возвращает к истории, что Леонид ушел.
Работая с Навальным, работая в штабе, работая со всей этой системой, мне просто непонятно — нафига это было нужно? Но в любом случае они оправились, они отряхнули эту неприятную сажу, которая легла им на плечи. И мне кажется, они продолжают классно работать. Да, к сожалению, я как их зритель, может быть, стал их меньше смотреть, но все равно смотрю, все равно попадается. И нужно тоже понимать, что то, что сделал Леонид Волков, — это их внутренние какие-то проблемы, я уверен, они разберутся.
Мария Певчих, я знаю, правда считает, что Венедиктов — коррупционер и преступник и разжигатель войны. Я думаю, что Жора Албуров тоже так считает, вполне возможно, он считает, что он доказал. Но я не думаю, что ФБК — это какой-то однородный организм, где все за и никто не против. Поэтому, мне кажется, что они как-то выправятся из этой ситуации. Там работают очень много разных крутых журналистов, продюсеров и так далее.
Поэтому, конечно же, для меня «Популярная политика» и Навальный.Live — это две структуры, которые продолжают работать, продолжают делать хорошие расследования. Но я возьму на себя такую честь и скажу за украинцев. Вот некоторые украинцы, которых я знаю, считают что команда Навального работает слабо и они ожидали от них большего.
— У меня пара вопросов. Первое, по поводу Венедиктова. Если хочешь мое мнение, то я не согласен с тем, что он разжигатель войны. Это безусловно было лишним решением — его включение в этот список ФБК. Мне кажется, это скорее дискредитировало сам этот список. И я не считаю его коррупционером в том смысле, в котором ФБК его называют коррупционером, банально «украл деньги». Но, мне кажется, что в ситуации, когда ты возглавляешь ключевое медиа и получаешь на свой проект деньги без конкурса от мэра Москвы, это создает конфликт интересов. Мне кажется, что вот эта претензия обоснована.
И я соглашусь с тобой, что помещать его в контекст Симоньян, Кеосаяна и прочих — это тоже не те оттенки, которые нужно придавать этой ситуации. Но в целом, с претензией по поводу конфликта интересов я лично соглашаюсь. И мне интересно, соглашаешься ты или нет.
— Я не соглашаюсь по той причине, что, во-первых, это был другой мир, мир выживания. И если кто-то забыл, «Эхо Москвы» с момента того самого конфликта, когда чуть радиостанцию не увели, жило с главным условием — чтобы радиостанция окупалась. Плюс у Венедиктова был его журнал «Дилетант». И Алексей Алексеевич всеми способами пытался заработать.
Я работал на телеканале «Дождь». И у телеканала «Дождь» тоже было много разных рекламных проектов. За одни из этих проектов его признали иностранным агентом, за другие из его проектов, господи, телеканалу «Дождь» тогда не досталось. Думаю, что когда-нибудь, может быть, достанется. Телеканал RTVI что-то никто не тронул. В этом расследовании было два слова о телеканале RTVI. А люди, которые там работали тогда… Они тоже что ли все коррупционеры, все люди, которые тогда работали? Мне непонятен подход. (На RTVI на руководящих должностях работали Тихон Дзядко и Екатерина Котрикадзе — прим. ред.).
Разные российские независимые СМИ имели разные контракты с большими государственными и полугосударственными структурами.
У «Медузы», если я не ошибаюсь, был большой контракт с Сбербанком, до того, как их признали иностранным агентом. У всех были какие-то разные разговоры с государством. Да, тут мэрия, скажут мне, но Венедиктов об этом сразу и сказал. И журнал этот, который он сделал, это сейчас будет плохой аргумент, но я не могу его не произнести, — журнал хороший! Это не какое-то говно. Вот как Албуров сказал: «Я прочитал журнал и там всего лишь 178 тысяч знаков…». Да ты же бывший журналист! Ты знаешь, что так нельзя оценивать. Ты хоть прочти, проверь и так далее.
Конфликта интересов нет. Потому что это отдельный контракт. «Газпром» не возглавляет Москву. Собянин не имеет доли в «Газпроме». Поэтому, мне кажется, конфликта интересов нет.
Но есть одно большое «но». Мне кажется, что в связи со всем бэком Алексея Алексеевича Венедиктова до 24 февраля, с походами его к Пескову, к Симонян, к разным чиновникам, министрам и так далее — все это повод для критики Венедиктова. И в любом разговоре с ним, всем важно тыкнуть ему в ребро пальцем и сказать: «Слушайте, вы от мэрии вот это делали и так далее. По вам вообще много вопросов». Но это только вопросы. Это не повод это расследовать.
Так-то можно было расследований развести на 10 расследований по каждому СМИ, которые они там нашли. А Собчак работала на «Дожде», когда она уже имела контракты с мэрией. И что, значит, «Дождь» тоже связан? Короче, все можно притянуть.
Мне просто не кажется, что тут есть какой-то конфликт интересов, конфликт интересов — это чуть другая штука. Мне кажется, что Алексей Алексеевич в этом смысле чист, насколько это возможно быть чистым, когда ты генеральный директор самой большой радиостанции в Москве. Но, мне кажется, что после 24 февраля вообще этот разговор не имеет никакого значения. Абсолютно.
— Окей, мысль понятна. Не согласен, но понятна. Второй вопрос про Леонида Волкова. А что за вопросы к Волкову в Екатеринбурге? Я сам из Екатеринбурга и я лично таких вопросов не имею. Я наблюдал Волкова во время его карьеры в Екатеринбурге. До истории с Фридманом это был человек, которого я приводил в пример как политика, которого вообще не могу упрекнуть в чем-то. То есть я ни разу не видел ситуации, в которой я бы засомневался в его порядочности. Он может кому-то не нравится, он может казаться слишком прагматичным, технологичным, еще каким-то. Но вот в плане добросовестности и чистоплотности у меня к Леониду никогда вопросов не было. Расскажи, что за вопросы в Екатеринбурге?
— Нет, по поводу добросовестности и чистоплотности нет. Вопросы к его моделям, тому, как он поступал с журналистами, поступал с другими людьми, как он себя вел, как он ставил себя. Каким он человеком был, как о нем нелестно говорили разные мои коллеги и разные люди, которые имели с ним дело… Но после 24 февраля это все сошло на нет. Леонид Волков стал человеком, который борется против всего, что происходит в России, всего, что происходит в Украине. И все как будто бы стерлось. Но всё это всплыло ровно в тот момент, когда появилось ощущение, что Леонид Волков договорился за спиной всех и подписал какое-то письмо. Понимаешь, о чём я.
— Претензия к Волкову – понятно, и я согласен, что ситуация с письмом плохая. Но я правильно тебя понял, что речь про какие-то личные качества Волкова, его тональность в общении с журналистами, с другими людьми, еще с кем-то?
— За Леонидом Волковым всегда ходила такая присказка, что Леонид Волков —неприятный человек. Я не имел дела с Леонидом Волковым никогда в своей жизни, мне кажется, поздоровался с ним три раза, и вообще мне казалось, что он не является центральной фигурой в этой всей системе, а только Алексей Навальный. С Алексеем Навальным я общался, он мне всегда нравился, всегда казался хорошим парнем, всегда хотелось с ним долго поговорить по поводу «Русского марша», на который когда-то сходил.
«Я считаю, что журналисты, конечно, особенные люди»
— Ты довольно много ездишь в командировки, ходишь по судам. Я читаю твой телеграм-канал и вижу, что ты много всего освещаешь. Какая журналистская история всех, что ты освещал за последние месяцы, произвела на тебя наибольшее впечатление?
— Спасибо за похвалу, но будем честными, я очень плохо работаю. И, если честно, вообще есть ощущение, как будто я постепенно ухожу из профессии, потому что просто не хватает никаких моральных сил себя заставлять что-то делать. Может быть, создается впечатление по телеграм-каналу, по эфирам, вот эфиры меня спасают. «Живой гвоздь» меня очень спасает. Интервью, которые мы делаем здесь (в студии «Но». — прим. ред.), они меня тоже спасают. Нельзя сказать, что эта работа легче, но для меня она проще, потому что я говорю с людьми, которые хотят давать ответы и готовы нести ответственность за это.
Самые важные истории сейчас — это уголовные дела, которые я в основном веду. У меня очень много друзей и знакомых сидит или уже отсидели, а сейчас идёт по нарастающей.
Во-первых, конечно, это дело Ильи Яшина, с которым мы знакомы еще по юности. Мы должны были драться по разные стороны политического фронта в прямом смысле этого слова. В 2003 или 2004 году я участвовал в такой акции НБП рядом с Пушкинской площадью, а Яшин со своими «яблочниками» туда пришел, чтобы нам рассказать о том, как мы неправы. Яшину я помогал как обычный человек, и общался с ним как журналист, у нас всегда были очень хорошие отношения, и спорили мы… Ну, в общем, хороший он парень.
Но он как бы бодро держится. А когда я вижу, например, Володю Кара-Мурзу… Его отца я знал с детства и самого Володю тоже. Его папа научил меня играть в бильярд. Первого марта я сидел в редакции телеканала «Дождь» и вдруг рядом со мной справа плюхается тело, я смотрю, а это Володя Кара-Мурза. Я говорю: «Ты что тут делаешь? Собирай манатки и вали отсюда!». А сейчас ему дают просто нереальный срок, и я понимаю, что он был готов на это все пойти, потому что он считал, что это его долг. Он не мог ничего бросить, он не мог бросить ни людей, ни страну, ни журналистов, которые на тот момент еще оставались в России и так далее.
И, конечно же, Ваня Гершкович. Мы не были с Ваней какие-то супер-друзья, но мы товарищи. У меня есть такой журналистский подход, что люди, с которыми я много лет пересекаюсь по работе, с которыми мы пересекаемся, может быть, даже на вечеринках, и так далее, которые являются моими братьями по профессии, они мне почти как родненькие. И Ваня абсолютно такой был и остается.
Часто журналистов критикуют за то, что мы относимся к себе как к особенным. Да, я один из тех, кто считает, что журналисты, конечно же, особенные люди. Не потому, что они вот такие родились, и не потому, что у них есть корочка, а потому, что они идут на определенные риски, связанные не только с уголовным преследованием, убийствами и так далее. Но и с психологическими вопросами, потому что каждый сюжет, каждый репортаж, ты все время задаешься вопросом: «Все ли я указал, нигде ли я не ошибся, точно я был не ангажирован?» и так далее. Хороший журналист это делает. Плохой журналист обычно выдаёт и забывает.
Я скорее про хороших журналистов, И Ваня Гершкович точно такой был. В данный момент дело Вани Гершковича для меня самое важное. Не понимаю, как его освещать, не понимаю, как с ним работать, не понимаю, что с ним делать, но для меня это дело очень-очень важно.
Но самый важный материал, который я сделал, я пока то не выпустил. Я надеюсь, что я соберусь силами, заставлю себя работать и выпущу его этим летом. Я снимал большой репортаж, начал его снимать сразу после начала войны, придумал эту идею и даже обещал одному большому изданию, что для них это сделаю. Они, я думаю, уже давно махнули на меня рукой. У меня снято уже большое количество героев, мне нужно просто всех доснять, самому записать стендап и выйдет такой большой репортаж а-ля «Редакция». Но я не буду говорить, потому что сразу же кто-нибудь снимет, там очень хороший посыл.
— По поводу дела Гершковича, с твоей точки зрения, что это такое? Это просто взял Путин заложника для торга?
— Я только так это трактую, это только элемент торга. Там еще такие формулировки! Мария Захарова это произносила мне лично. «Вы просто не понимаете, мы взяли его с поличным». «С поличным» — это жаргон каких-то бандюганов или ментов из 70-80-х годов. Это не доказательство. Вы взяли человека с поличным? Это не доказательство. У вас дальше еще выстроена целая юридическая система, которая должна доказать. С поличным — это ничто. Даже если вы видео сняли и сфотографировали — это все равно еще ничто, вам нужно доказать это все в суде.
Поэтому, конечно же, Эван 100% обменный фонд. Сейчас станет ясно, насколько нужно менять Эвана им или нет, и насколько сами американцы в этом заинтересованы. Я просто напомню, что проблема любого человека, гражданина Соединенных Штатов Америки, который взят в плен в любой части мира, заключается в том, насколько активно себя ведет его семья, его близкие и так далее.
Это для нас с вами Эван Гершкович — журналист. А для них это кто-то где-то, какой-то непонятный корреспондент. И сколько угодно мне могут американские мои друзья говорить: «Ты что, United States of America! За каждого гражданина мы будем сражаться до конца». Друзья мои, я знаю много очень примеров, когда все наоборот, когда родственникам человека, который был захвачен в плен в другой стране, ФБР угрожало уголовными делами за то, что эти люди хотели сами заплатить выкуп за человека. Там требовали деньги. И они хотели сами это сделать, а ФБР просто им сказало: «Нет, друзья, так просто нельзя. Это международная политика, тут занимаются другие люди». В итоге этого человека убили. В общем, много разных неприятных историй.
Конечно же, молодцы ребята — Петя Саур и все, кто этим занимаются за границей, Маша Борзунова и Оля Гладышева, тоже подруга Эвана Гершковича. Журналисты, которые находится тут в России, как и я. Много наших коллег по «Дождю» и не только по «Дождю». Созданы (подписывайтесь обязательно!) в поддержку Эвана различные инстаграмы, распространяйте, потому что любой репост, любой лайк любому посту там, за океаном, очень сильно поможет. Вы не представляете, насколько это поможет. Когда какой-нибудь Петя Сауэр, или отец, или друг Эвана Гершковича придет туда, в Штаты, в Госдепартамент напишет очередную кляузу, очередную бумажку, или Wall Street Journal опубликует очередную статью и скажет: «Вот, посмотрите, пять миллионов лайков!». Это будет влиять там реально. Реально повлияет, что большое количество людей заинтересованы в том, чтоб Эван Гершкович был обменян на кого-либо,
— У тебя много друзей-журналистов. Общаешься ли ты с кем-то из российских провластных медиа? Если у тебя там какие-то контакты, и если есть, то что эти люди говорят о происходящем?
— Да, общаюсь. Я люблю работать судах, и там ты всегда плотненько стоишь рядом с коллегами. Всегда хорошие отношения со многими операторами, со многими корреспондентами, которые работают на Lifenews, на Первый Канал, на Россию-1 и так далее. Скажу честно, с «Россией-1» и с «Первого канала» я скорее общаюсь с операторами, чем с корреспондентами. Потому что с корреспондентами невозможно, эти люди такие звезды, они думают, что их минимум весь мир смотрит, а может, и вся галактика.
Из пишущих СМИ я общаюсь со всеми. И все выступают против так называемой специальной военной операции. Но они продолжают работать. Кто-то ушел на второй план. Есть ребята, для которых все изменилось не 24 февраля, а с момента отравления Навального. Но им надо что-то есть. И сейчас этот вопрос еще актуальнее. И они занимаются там, продовольствием, магазинами, историями про одежду и так далее.
В этом смысле 24 февраля не повлияло, что люди встали и ушли, чего, может быть, все бы хотели увидеть — чтоб как Марина Овсянникова встали и ушли. Но все не надеются потом на такую поддержку, как была у Овсянниковой. Поэтому продолжают работать.
В судах я встречаю коллег из агентств, я встречаю ребят из таких, знаешь, супер-провластных ресурсов. Никогда бы не подумал, что могу пожать этим людям руки или поздороваться с ними. Но это неплохие люди, и у меня к ним не так много претензий, хотя я очень категоричен. Но я никогда в своей жизни не здороваюсь и даже не стою рядом с корреспондентами и вообще кем-либо из компании РИА ФАН. Это уже довольно давно.
— А как ты проводишь границу? РИА ФАН — это зашквар, а «Лайф» — не зашквар. Почему?
— Слушай, я смотрю на людей, я смотрю на их поступки. Понимаешь, когда нужна какая-то помощь, и человек сам откликается. А у нас рабочая помощь, я не знаю, подержать микрофон, дотянуться, дать провод, дать зарядку, дать аккумулятор, подвинуться, чтобы снять и так далее. И когда я вижу, что человек хорошо поступает, я с ним тоже по-человечески поступаю. Мы же не дружим с ним, мы детей крестить не ведем, Новый год вместе не празднуем. Даже с днем рождения не поздравляем. Это просто рабочая этика, нормальная абсолютно рабочая этика.
И эти люди в большинстве своем… Ну, может быть, там один парень есть из Lifenews, который все это невероятно поддерживает, но он такой, жутко-жутко ватный. А остальные хотя бы пытаются оставаться журналистами. К сотрудникам информагентств — вообще вопросов никаких нет, они отправляют просто новость в редакцию, а дальше, как она доходит до читателя, этим уже не они занимаются, а чаще всего какие-то редакторы и так далее. Хотя они часто пишут и бэк. Но они очень сухо всегда пишут, я знаю, как эти ребята работают.
Что касается прожженных пропагандистов, то эти люди, может быть, глупые, может быть, им какого-то кругозора не хватает и так далее. Но большинство из этих людей могут думать и могут соображать.
Но в пропагандистских СМИ много классных, клёвых ребят, с которыми я общаюсь, которые мне помогают и не только мне, и другим журналистам.
Знаешь, Женька Фельдман очень любил выдавать всем какие-то штампы. Типа: «А, ты из РИА «Новости»? Все понятно, ты гнида. Не буду разговаривать». Очень часто воротил нос. И Дима Швец из «Медиазоны» отказывался мне иногда руку пожимать из-за того, что я пожал руку кому-то из ТАСС, или из РИА «Новостей». Было у нас такое. Было много разных ситуаций. Сейчас мне кажется, что все не это имеет значения. И меня поражает, что многие из этих ребят, которые работают, они не поддерживают происходящее. Это очень круто, это очень хорошо.
— Ты говоришь, что все не встали, не ушли как Марина Овсянникова. Как ты думаешь, если бы встали и ушли, это бы что-то изменило?
— Нет, ничего бы не изменило, просто 100%. Журфаки переполнены, нашли бы новых, может быть, с точки зрения идеологического воспитания даже получше, им бы не нужно было объяснять, кто прав, кто виноват. Не с первого раза я слышу, что на журфаке большинство людей все понимают и все осознают, но там есть несколько патриотических отличников, которые понимают, в какую сторону дует ветер и готовы задним местом подстроиться под эту струю.
Чтобы что-то изменилось, должны встать все. Должны встать все и уйти. И это создаст хоть какой-то кризис. А с другой стороны, зная как работает вся эта система — ну что они сделают? Сделают одну радиостанцию, один телеканал, одну газету. И будет у нас радио «Правда», газета «Завтра» и телеканал «Сегодня». И все, будем жить просто в такой реальности и будем говорить: «Вот мы опять переформатировались, все готовы, от всех предателей избавились». Поэтому, мне кажется, если бы даже встали и ушли, это бы не поменяло ничего. А скорее бы даже ухудшило.
«Пока нет предпосылок, что закроют границу»
— Какие у тебя ожидания от того, что будет происходить в ближайший год в России?
— Я жду какой-то большой реперной точки. Я сейчас объясню, что это.
Первая такая точка — это 24 февраля, которое очень сильно повлияло на людей разных политических взглядов. Очень долго мы все от этого не могли отойти.
Вторая такая точка — это, конечно же, частичная мобилизация, которая по-разному повлияла на людей. Для людей, которые поддерживают это, может быть, был какой-то положительный стимул, и они что-то в этом увидели. Людей, которые относятся индифферентно к специальной военной операции, ко всему, что происходит в России, для них, скорее, это был какой-то страх. А людей, которые против, это было что-то между страхом, яростью и непониманием, что делать дальше.
Я жду третью такую точку. Я вижу, как её, с моей точки зрения, пытаются создать искусственно или полуискусственно. Это взрыв так называемого блогера Татарского. Это какие-то попытки: то тут диверсанты, то там диверсанты, то мы сорвали огроменные теракты и так далее. Но мне кажется, что мы все поймем, когда эта точка будет. Будет ли эта точка контрнаступлением ВСУ Украины? Ситуация с Херсоном такой точкой не стала. Нет никаких последствий.
Но будет какая-то следующая точка. Может быть, это будут переговоры, первые переговоры. Может быть, это приезд Си в Украину. Я жду этой точки.
Я думаю, что это происшествие или это событие нам наконец-то откроет глаза на очень многое, Потому что, мне кажется, как и начало так называемой «специальной военной операции», так и, так называемая, «частичная мобилизация», нам открыли глаза на многое, мы много стали понимать.
А для меня главная точка, вообще с точки зрения нахождения меня в России и какой-либо реализации меня как журналиста, это март 2024 года. Потому что, во-первых, я надеюсь, что Владимир Владимирович Путин пойдет на выборы. Я просто даже сейчас официально прошу его об этом! И я надеюсь, что людей это смутит, поставит вопросы.
Потому что последние семь лет, сколько я ездил по России, сколько я бы ни разговаривал — что в Крыму, что на Дальнем Востоке, что в Екатеринбурге, что на Кавказе — людям «посередине» кажется, что Путин все-таки положительный персонаж. И эти люди говорили: «Ну, слушай, вот он сейчас еще один срок отработает после обнуления… Ну а дальше он уж точно уйдет! Это уже невозможно». И я думаю, что вот этих людей, которые будут недовольны этим решением, будет больше, чем тех, кто будет им доволен. Мне кажется, это может вызвать определенные волнения, определенные вопросы с точки зрения выборов и так далее. Выборы 2024 года — важный момент. Я не жду от них победы нового кандидата, как ты понимаешь. Я жду от иных политических процессов.
— Пользователь «Труженик из Чертаново» спрашивает в чате: «Что будет делать Василий, если ему придет повестка, есть ли план действий, пойдет в военкомат или нет?»
— У меня есть план действий, я не буду раскрывать его полностью, просто скажу, что я не пойду в военкомат. Очень жалко за права [автомобильные], просто невероятно. Очень люблю водить машину, но что ж — поезжу на велосипеде.
— Ты сказал по поводу своих ожиданий, в плане военных событий, а что будет происходить в России, кроме выборов президента? Как тебе кажется, через несколько месяцев тебе как журналисту тут еще можно будет работать?
— Я не жду ничего. Все будет постепенно зажиматься, но как нам показывает практика, даже действия Государственной думы немножко ставят в ступор администрацию президента. Вот новый закон с налогами для уехавших, даже он, видимо, как-то не устроил, отправлен на переписку, а может быть, не будет никогда принят.
Изо всех сил сейчас происходит сражение с инакомыслием, но оно происходит как бы с самым ярким. Людмила Нарусова вот дала интервью, ярко выступила против поправок об электронных повестках. Сейчас ее просят лишить голоса, не знаю, как они собираются это делать. Звучит как какой-то бред сумасшедшего. Ну, с каким-то ярким проявлением они будут сражаться, да.
Проблема в том, что в определенный момент это яркое проявление несогласия, уже будет связано не с независимыми СМИ, с какими-то депутатами, сенаторами и так далее. А скорее уже будет связано с «их» контингентом. Людьми, которые считают, что все правильно делается, но неправильно воюется. Мне кажется, что дальше скорее отстанут от «Новой газеты» и от нас, и переключатся уже на что-то другое.
Я, правда, уверен, что работать тут можно будет. Ну хорошо, заведут на меня уголовное дело. Если мне повезет, я смогу уехать из России. Если мне не повезет, я буду сидеть в СИЗО, меня будут судить и так далее. Повлияет ли это на работу «Новой Газеты»? Уверен, что нет.
Если заведут, например, дело на кого-то из моих коллег, то я офигею. Я буду это освещать, я буду ходить на все суды. Закроется «Новая газета» — дальше я буду думать. Это сложно. Я не могу сейчас сказать. Но мне кажется, что спрогнозировать что-то конкретное нельзя. Я вот сам беру интервью, я задаю эти вопросы. И, если честно, уже пытаюсь их даже не задавать, потому что невозможно от несистемного ждать какого-то системного поступка. Сколько мы уже говорим, что закручиваются гайки? Ну, они закручиваются, они уже давно закручены, мне кажется. Закручивать дальше некуда.
Проблема в том, что репрессивный аппарат в виде сотрудников полиции, ФСБ, Следственного комитета, депутатов Государственной думы и всех остальных, и этих стукачей типа Бородина, Ионова и как там их всех остальных зовут, они сами, мне кажется, не могут закрыть все своими отделами, своими большими телами, своими глазами. Потому что, во-первых, часть из них просто хайпожоры, которые не имеют никакого отношения к реальному репрессивному аппарату, просто такие хайпожоры-стукачи. А другая часть просто очень плохо работает. В свое время адвокат Сергей Бадамшин по поводу следователей и прокуроров мне сказал, что во время «Болотки» он имел дело с троечниками, а сейчас (это был 2017 год), он имеет дело с двоечниками. Что будет дальше — прям страшно. По этой причине — сложно. У них же нет профессионализма, поэтому говорить о том, что будет дальше невозможно.
Все рассуждения, закроют ли границы и так далее… Я вот тут нахожусь и говорю, что пока нет предпосылок, что закроют границу. Будет ли еще одна мобилизация? Нет. Пока я считаю так.
А может быть, завтра выйдет какой-то очередной генерал или президент страны и скажет: «Друзья мои, я что-то подумал, мне так показалось, что все студенты должны пойти в армию». И все студенты пойдут в армию. Россия — страна частных случаев. А мы, к сожалению, пытаемся каждый частный случай обобщить.
— Вопрос из чата. Спрашивают, много ли в России изменилось с начала войны в плане бытовой жизни? Ну там, бренды ушли, импортное что-то нельзя купить. Как это выглядит? Что-то у тебя поменялось у самого, в таком потребительско-бытовом смысле?
— Я купил кроссовки Fila на прошлой неделе в Москве в «Спортмастере». Они великолепны, все в них удобно. Но я вот уже вторую неделю на них смотрю и думаю, что это подделка.
А в реальности ничего особо не поменялось, курс рубля немножко подрос, поэтому, например, вчера журналист Жегулев писал, что iPhone стал сейчас в России стоит дешевле, чем в Европе. Если я не ошибаюсь, iPhone 14 Pro Max на 256 ГБ можно купить за 129 тысяч рублей, а в Москве можно купить его за 125. Но я посмотрел, в Москве можно купить за 115! Поэтому я вообще хочу его расстроить.
Мне кажется, что в этом смысле особо не изменилось. Исчезли определенные бренды. Ну, ничего страшного. В этом в реальности ни для кого нет никаких проблем. Они там переименовались, компания Reserved стала просто R. Вместо H&M появилась Gloria Jeans. Сходили в этот Gloria Jeans, купили себе несколько кофт и каких-то футболок, чтобы просто проверить качество. Оказалось все довольно неплохого качества.
Ну да, теперь нет H&M, нет COS, нет Zara, нет каких-то брендов, но мне кажется, что это важно для слишком маленькой прослойки населения. Для меня это просто никогда не было важным, поэтому меня это особо не расстраивают. Отсутствие каких-то вещей или еды, которую я не могу купить, никаким образом не влияет на мою жизнь. Стали ездить вокруг китайские машины — пусть ездят. Это в реальности ни на что не влияет, ни на какую политическую ситуацию.
Единственное, что меня абсолютно поразило, что я собирался купить себе домой принтер, и смотрел обзор 2019 года, где сказали, что принтер стоит две тысячи рублей. А сейчас он стоит семь тысяч рублей. Ну, вот такие вещи встречаются.
Мне кажется, сейчас лето покажет, что изменилось в России, потому что люди не поедут в большинстве своем отдыхать Крым. Как нам известно, со стороны Армянска там теперь окопы, а в другой части небезопасно. А Сочи — это дорого. Может быть, какая-нибудь еще Абхазия, но она тоже не может вместить всех. Западные курорты — это тоже дороговато, поэтому мы сейчас увидим всех россиян в Москве, в Питере и так далее.
Интересно будет на это посмотреть, потому что это будут переполненные российскими туристами города. А мы все знаем, что такое российский турист, поэтому думаю, что в Москве летом будет очень-очень неспокойно.
Спасибо, что дочитали до конца. Этот текст получилось создать, отредактировать и подготовить к публикации при поддержке моих патронов на Boosty (российские карты) и Patreon (нероссийские карты). Присоединяйтесь к их числу, чтобы поддерживать этот сайт, мой ютуб-канал и телеграм-канал. Патронам доступен эксклюзивный контент и (для большинства уровней подписки) патронский чат.
kolezev.ru 